…и его демоны - Лимонов Эдуард Вениаминович (читать книги без регистрации .txt, .fb2) 📗
Где-то раз в неделю отец склонялся над своими ногтями со швейцарским ножиком (возможно, их было несколько, этих ножичков), обтачивал ногти и ухаживал за ними. В довершение всего он ещё покрывал ногти бесцветным лаком. Ну где можно было найти на всю Советскую Армию после войны другого такого чистоплюя?
Отец не пил и не курил.
А жёлтые фотографии с неограниченным количеством девок-солдаток в сапогах, с музыкальными инструментами на ляжках, отец в центре, сияющие погоны, куда прикажете девать это?
В возрасте 15 лет у Председателя стали возникать подозрения, что отец — не его отец. Свои подозрения он доверил красной тетради, тетрадь держал в подвале дома среди запасов картошки. Мать обнаружила тетрадь, где он фантазировал, что его настоящий отец — граф, и устроила скандал. Отец не участвовал в скандале, лишь слушал и улыбался.
Аккуратный отец ездил в длительные командировки с небольшим чемоданом, где у него в полном порядке было разложено всё необходимое. Среди необходимого — сапожный крем, щётки и даже бархотка для наведения дополнительного глянца на сапоги. Сына отец учил тщательно чистить обувь и спереди, и с задников, а не «для старшины» — подразумевалось, что не только носы туфель.
Ел отец деликатно, и сын как-то услышал разговор отца с матерью, отец расхваливал некоего своего солдата, который при нём бесшумно обедал. То есть «хорошие манеры» отец откуда-то знал и их придерживался, и ценил в окружающих.
Позднее Председатель больше интересовался собой, а не отцом, он уехал в Москву, потом улетел через Вену и Рим в Америку и Францию и попал к родителям, только когда уже отцу был 71 год. В 1989 году отец выглядел проще того отца, которого он оставил. За прошедшие годы он, видимо, всё же опростился и слился с толпой его современников, от которой он ранее отличался ногтями, покрытыми лаком, изящными пальцами на грифе гитары и старинными романсами. Гитара пылилась со вздувшимися дыбом струнами, от комнатной жары отклеилась дека.
Все годы отец образовывал с матерью изолированную ячейку общества, в которую не было доступа чужим. Жили они уединённо.
Умер отец в 2004-м, и Председатель, бывший в те годы у государства Украина в чёрном списке, даже не смог приехать похоронить его. Судя по фотографиям — отец был уже очень слаб, да и шутка ли, умер он в 86 лет, и, по свидетельству матери, жизнь ему надоела.
В 2008 году умерла мать Председателя. Он взял из квартиры родителей фотографии и одеяло на память. Уже в Москве он, разбирая фотографии, оставшиеся ему от семьи, наткнулся на косой обрез толстого картона, где запечатлена его молодая бабка Вера Мироновна. Срез приходился…, отсечение было неполным, и от отрезанного облика человека, мужчины, всё же остались с Верой Мироновной кусок погона и самый край тульи военной фуражки.
Председатель внезапно понял, почему его умный и аккуратный отец не сделал успешной военной карьеры, проходил в старших лейтенантах до самой пенсии, когда ему всё же присвоили на прощанье звание капитана. Виноват был обладатель погона и тульи, отец отца.
В годы после революции, вероятно, стало опасно хранить фотографии дореволюционных военных рядом с Верой Мироновной. Можно предположить, что снимок располовинил отец Председателя, или один, или совместно с женой, матерью Председателя. Они, они это сделали, а ещё срезали надпись на обороте толстого дореволюционного картона, на которой была приклеена собственно фотография…
Срезали, отрезали, но государству рабочих и крестьян всё было известно, домашние хитрости тут не помогали.
В 2015-м в августе он поехал в город Бобров, где в марте 1918 года родился его отец. Почему он не съездил в Бобров раньше? Пленяла и отвлекала его от темы отца и деда его политическая жизнь и его литературная жизнь? Видимо, так. А ещё возраст. В 2015-м председателю Партии стукнуло 72 года.
От Воронежа, всё ещё по трассе «Дон», они проехали ещё сто километров на юг. Свернули на просёлочную дорогу, обсаженную большими могучими деревьями. Стало вдруг просто и хорошо, поскольку дорога была какая-то человеческая.
— Вот тут родился мой отец. Сейчас в Боброве 19 тысяч жителей, — сообщил он охранникам. — Смотрите, поля… А мне здесь нравится, — добавил он.
— Да, человеческое поселение. (Задумчиво, Богер.)
Через некоторое время появились первые дома. Все они были одноэтажные. И буквально утопали в зелени. Председатель различал пирамидальные тополя, деревья, распространённые под Харьковом на Салтовском посёлке, где прошло детство Председателя.
— Да, совсем юг. Я и не подозревал, что мой отец родился и жил до армии на юге. Это как-то всё меняет.
— Что меняет? — спросил рыжебородый Илья.
— Да всё. Мягкость тут какая-то. И народ весь русский, заметьте, ни одного пока мигранта не увидели.
В центре Боброва всё же нашлось несколько двухэтажных зданий. Возле одного такого, окрашенного в жёлтый цвет, стоял их однопартиец, крупный, свыше 100 кг, Костя, в шортах, с огромадными коленями и икрами.
Рядом с Костей стоял пятнистый леопард, омоновец в форме.
— Ну вот, началось, — разочарованно протянул Председатель.
Оказалось, не началось, этот омоновец ждал себе девку, она тотчас подошла, и оба удалились. Репрессий здесь чинить, видимо, не собирались.
— Я договорился, пойдёмте! — Костя последовал первый в дверь Бобровского ЗАГСа, за ним Председатель с портфелем, а далее — охранники.
В здании было прохладно, как обычно бывало летом в административных зданиях на Украине, в период детства и юности Председателя.
…Вначале он изложил своё дело молодой девушке, та выслушала, позвала бывалую тётку лет сорока, и он изложил своё дело второй раз.
— Мой отец родился здесь у вас. Вот его свидетельство о рождении. Копия и оригинал.
Председатель вытащил из портфеля жёлтую-прежёлтую копию и свежий белый ксерокс.
— Свидетельство о рождении датировано 1927 годом, хотя отец мой родился 20 марта 1918 года.
— Такое бывало сплошь и рядом. В 1918 году не до свидетельств о рождении нашим предкам было. (Бывалая тётка.)
— А чего вы от нас хотите?
— Смотрите! — Председатель вынул из портфеля конверт, из конверта полфотографии с молодой бабкой Верой, с куском погона и срезом с тульи фуражки. — Это моя бабка Вера Мироновна. Отрезанный военный, а это ясно, что военный, — по-видимому, мой дед, отец отца. Так вот, меня интересует, кто был отец моего отца.
— Ну? — И тётка, и молодая женщина не понимали, чего от них хотят.
— Подождите в коридоре, — сказала тётка. — Я, кажется, понимаю, что вам нужно. Должна быть запись в метрической книге за 1918 год. Я сейчас посмотрю, мы, правда, только что сдали метрические книги в Воронежский архив, а они отправили книги на реставрацию. Но, может быть, сохранилась хоть одна. Я принесу, и вы убедитесь, что там по сути ничего нет. Только от кого родился.
Минут через пятнадцать тётка вернулась и дала ему посмотреть образчик — собственно копию метрической книги дореволюционного года, 1908-го, что ли, он не очень запомнил. Там в одной из граф было записано, от кого рождён ребенок: «от мещанского сословия дочери такой-то и унтер-офицера такого-то».
— Во, это мне как раз и нужно. (Председатель.)
— Вам придётся обратиться в Воронежский архив, — сказали женщины. — Мы передали им всё…
— Спасибо, добрые женщины! Поверьте, у меня нет никакой другой цели, кроме желания узнать, кто же был мой дед. Отец мой был настолько не похож на окружающих его офицеров, что с годами я стал понимать, что он не сын Ивана Ивановича, он никак не похож на него, от которого осталась одна крошечная фотография.
Растроганные этим библейским «добрые женщины», они дали ему телефон и ФИО нужного ему человека в Воронежском архиве. В свою очередь растрогавшись тем, что он получил телефон нужного ему человека, он подарил им каждой по книге, автором которых был он.
Проезжая через Бобров к трассе «Дон», Председатель ещё несколькими восклицаниями отметил чудесный спокойный русский город. Охранники были с ним согласны.
